Пан Кац.


Включить Михаила Каца в состав советской делегации мог только сумасшедший. Мало того, что Миша был инвалидом пятой графы с неоставляющей никаких сомнений фамилией и орлиным профилем, так он еще соединял этот недуг с гусарской тягой к застольям и женскому обществу. Еврей с повадками Дениса Давыдова вызывал у сотрудников "компетентных" спортивных органов только одно желание: не слышать о нем никогда.
Между тем воспитанницы Каца, словно сговорившись, год за годом поднимались на самые высокие шашечные пьедесталы, и в коридорах Спорткомитета на Лужнецкой набережной Москвы повисал извечный русский вопрос: что делать? Руководители делегаций, готовые среди ночи дать отпор любым проискам врагов по поводу Сахарова, Солженицына и ограниченного контингента войск в Афганистане, начинали мямлить что-то невразумительное, как только дело доходило до вопроса, почему Майкл не приехал на соревнования. В который раз услышав в ответ, что аккурат накануне поездки Каца разбило люмбаго, зарубежные корреспонденты покатывались от хохота. Это ставило полпредов страны победившего социализма в идиотское положение, но выдать Кацу разрешение на выезд за кордон все равно никто не решался. В Спорткомитете всегда хватало оболтусов, но сумасшедших не наблюдалось.
И все-таки в начале 1980-х брешь была пробита. Количество завоеванных Мишиными ученицами медалей превысило все мыслимые нормы, и "железный занавес" со скрипом поднялся перед ним.
Получив подорожную до Варшавы, Кац почувствовал голокружение от успеха. Тут же в приемной он схватил телефонную трубку, чтобы сказать своему другу, футбольному комментатору Коле Петропавловскому, всего два слова: "Готовь стаканы!" Однако рука его повисла в воздухе, а взгляд застыл на декольте спорткомитетовской секретарши. Напрасно, впрочем, мечтательная матрона отнесла этот взгляд на свой счет. Не бюст потряс Мишу, но мысль -- простая и беспощадная. "Какой же я фраер! Да эти деятели все напутали и выдали мне чужой паспорт", -- подумал вдруг он и полез в карман, чтобы проверить свою догадку.
-- Сердце? -- участливо спросила секретарша. -- Вызвать кардиолога?
-- Скорее -- психиатра... -- задумчиво изрек Миша, разглядывая новенький зарубежный паспорт, в котором черным по белому была написана его фамилия. -- Вконец система расшаталась...
Так задолго до Горбачева, перестройки и падения Берлинской стены близорукий сын дальнозоркого народа предугадал зигзаг истории, который был уготован его стране.
Адаптироваться к тлетворному влиянию Запада Миша начал сразу же, как обосновался в купе. Священную заповедь советской таможни -- больше двух бутылок не вывозить -- он понимал так: Родина не хочет делиться водкой с идеологическими противниками. Кац был патриотом. Поэтому первую из двух разрешенных к вывозу бутылок "Московской" он с попутчиком уговорил еще до Бреста, а вторую начал разливать на глазах изумленных польских пограничников -- под лай собак и скрип домкратов, поднимающих вагон для смены колесных пар. Так что, когда поезд из его родного Минска вкатился в прохладную полутьму варшавского вокзала, посланец загадочной восточной страны был готов ко всему.
Не обнаружив на перроне своего приятеля пана Витека, который обещал его встретить, Миша не стал ждать милостей от природы и направился к эскалатору. Из подземелья он возносился, словно серафим, -- трепеща крылами и распространяя вокруг себя характерное благоухание.
Не успел Миша выйти на привокзальную площадь, как перед ним резко затоморзил "Фиат".
-- Пенендзы есть? -- раздался голос из машины.
-- Есть, да не про твою честь, -- отрезал Миша, окатив невидимого водителя таким взглядом, после которого у земляка маршала Ярузельского должны были исчезнуть все сомнения, что перед ним стоит свободный гражданин свободного мира. Ни словом, ни вздохом патриот Кац не выдал, что "пенендз" родная бухгалтерия отчинила ему разве что на трамвай.
-- Пшиско едно, можно и без пенендз, -- продолжил однако голос. -- Садись, пан Миша, фирма гарантует!
-- Какие люди в Голливуде! Витек, дружище, а я уж думал, что
ты про меня забыл.
-- Что есть забыл? Поляки друзей не забывают! Давай свой багаж,
Миша. Шибче, шибче, у нас впереди грандиозная программа!
Словно преодолевая звуковой барьер, "фиат" издал мощный хлопок и
тронулся с места. Впереди показался знакомый силуэт варшавской
высотки.
-- Витек, стриптиз у вас здесь? -- продемонстрировал Миша свое знание местных достопримечательностей.
-- Стриптиз будет вечером. А тераз мы едем до хотеля, потом прием в мэрии, обед официальный, коктейль неофициальный... -- загибая пальцы, перечислил Витек.
-- Тераз, друг мой, мы едем до магазина -- склепа, по-вашему, -- поправил Миша.
-- Якого склепа?
-- Ясно, якого, Витек. С "Московской" покончено по дороге, так что переходим на "Выборову"!
-- Не надо "Выборовой", мы едем до бардзо симпатичных людей, у них все есть...
-- Кацы с пустыми руками в гости не ходят! -- отрезал Миша. -- Дуй до склепу -- и без разговоров!
-- Но еще рано, склепы закрыты, -- взмолился Витек.
-- Тогда -- до бара. Есть тут в Варшаве бары?
-- Есть, но алкоголь в них с утра не дают...
-- Как, и у вас тоже? Где же ваша хваленая свобода? -- понесло Мишу. -- Где бесстрашный Тадеуш Костюшко, где гордый Шопен, где певец вольности Мицкевич? Еще Польска не сгинела, или мы падем на колени перед тиранами, и нас остановят запреты на вино и любовь?
-- При чем тут Костюшко? -- оторопел Витек.
-- При том, мой друг! Сперва они лишат нас "Выборовой", а потом отнимут свободу! Тормози! -- скомандовал Миша, увидев вывеску "Кассандра". -- Вперед, Витек! Нет таких крепостей, которые устояли бы перед русским! Особенно, если его фамилия Кац...
Под воздействием бешенного напора "фиат" остановился как вкопанный. Друзья вошли в бар, и Миша без промедления приступил к осаде ясновельможной блондинки, управлявшейся у стойки. Трибун, рыцарь, поэт наперебой вещали его устами. От гимна божественной красоте польских женщин, от осанны пани Валевской, Барбаре Брыльской и самой барменше Миша перешел к излюбленной теме свободы, процитировал строчку из "Дзядов" Мицкевича, спел "Колоровый ярмарк", вспомнил Матку Боску Ченстоховску и завершил свое выступление лозунгом крамольной "Солидарности": "Жебы Польска была Польска". Увы, блондинка, не уразумевшая и половины, произнесенного чудаковатым клиентом, продолжала держать оборону "Выборовой" с упорством древних амазонок. Натолкнувшись на стену непонимания, Миша потребовал воды.
Деталь сильнее обобщений, жест дороже пространных исторических экскурсов. Увидев, с какой скоростью посетитель осушил стакан, блондинка вдруг затрепетала.
-- Пан кац? -- спросила она.
-- Пан -- Кац! -- откликнулся обалдевший от неожиданности Миша.
-- Пан кац? -- повторила блондинка.
-- Пан -- Кац!
Сопротивление было сломлено. Непреклонная амазонка полезла под стойку и извлекла оттуда фляжку "Выборовой".
-- Только сховайте ее под пренджку, пан, -- прошептала она.
Заткнув бутылку за пояс, Миша повернулся к публике. Лучи всемирной славы озарили его чело.
-- Пан кац, пан кац! -- вторили блондинке завсегдатаи бара.
-- Дзенкуе бардзо, -- благодарил их Миша, пожимая руки.
У выхода кумира ждал Витек. Физиономия его скукожилась, словно он проглотил ведро лимонов.
-- Что, завидуешь, брат? -- спросил распираемый величием и спрятанной под пиджаком "Выборовой" Миша. -- То-то, пан Кац звучит гордо!
-- Пан кац по-польски звучит не очень гордо, -- с тем же кислым выражением лица молвил Витек.
-- То есть?
-- Пан кац -- это пан с похмелья...
Чудны дела твои, Господи. Смешал ты языки и имена, смешал племена и судьбы. Разбросал ты Мишиных чемпионок по всему свету, и живут теперь бывшие минчанки в Германии, Голландии, Латвии. А самого Каца ты определил в Нью-Йорк. И правильно, не в Польшу же. Там, в Штатах, фамилия Кац действительно звучит гордо. А похмелье у них -- hang-over, дай им Бог здоровья.



2003 ©  Шашки в России
http://www.shashki.com/